Главной библейской историей, проливающей некоторый свет на воззрение монотеизма о «Большой истории» человечества (то, что сейчас принято называть «осевым временем») является предание о Вавилонской башне. Люди решили возвести сверхвысокую башню, по которой они могли бы взойти на небо, но Господь помешал им, «смешав языки», в результате чего они не смогли продолжать совместную строительную деятельность. В этом сюжете есть, по крайней мере, два острых момента, которые требуют нашего аналитического внимания. 

Во-первых, ситуация с людьми, оказавшимися в плену «небесной» амбиции, здесь удивительным образом зеркальна с ситуацией Сатаны, который из-за своей гордыни отказывается поклониться Адаму и поэтому оказывается низвергнут. Само низвержение, а также основание для гордыни («Ты сделал меня из огня…») подчеркивают, что до момента конфронтации с Адамом Сатана занимал «высокую позицию».  Не ту ли самую, к которой стремились люди, строя башню?

Вторым же моментом данной   темы  представляется то, что именно смешение языков как блокирование успешного строительства Вавилонской башни становится причиной возникновения народов.   Коран говорит нам: «Мы сотворили вас племенами и народами, чтобы вы познавали друг друга». Иными словами, первоначальное единство разрушено Господом, поскольку оно служило для реализации неверной ложной задачи. Перед людьми, оказавшимися неспособными понимать друг друга, ставится задача  трудного возвращения к бывшему единству, но с совершенно другими целями, в рамках иного – «невавилонского»! – проекта…

Суть философии, содержащейся в этой истории - это  представление о языке, как о высшей оперативной реальности на человеческом уровне. Благодаря воздействию на язык можно переформатировать само человечество, изменить ход истории, отменить прежние проекты, даже коренящиеся в самих глубинах человеческой природы, и задать проекты совершенно новые…  Короче, язык – это человечество в своей сокровенной «человеческой» сути.

В Коране Всевышний неоднократно напоминает людям, что они не первые, перед кем Божественное Провидение ставило задачи, и могут оказаться не последними: «Мы можем привести других людей, подобных вам»!

Речь идет  не о эсхатологии и Судном дне, а о затмении данного конкретного человечества как несостоявшегося в эсхатологическом смысле, отмененного  за своей негодностью прежде апокалиптического завершения  времен.

Это затмение на самом деле не нуждается ни в потопе, который        скрыл  под волнами платоновскую Атлантиду (где, согласно некоторым исследователям, действовал, и откуда был выведен Всевышним пророк Ной), ни в переворачивании пластов земли, похоронивших Содом и Гоморру, ни даже в столкновении с планетой Меланхолия из гениального фильма Ларса фон Триера… Достаточно, чтобы в один прекрасный момент всех людей на Земле постигла  лингвистическая амнезия, и они просто забыли бы язык. Не свой родной, и не чужой, а Язык как таковой, как систему имен. В следующий момент люди перестали бы быть людьми, человечество -  человечеством. У мира исчез бы свидетель, тот, кого Аллах поставил  наместником. А если у мира исчезает свидетель, то в это же мгновение исчезает и сам мир как таковой.  Некому больше назвать хаотические пятна, из которых состоит марево субстанции «сосной», «звездой», «колыбелью» и т.д.

Адам был научен именам прежде чем сойти на Землю и исполнить свою миссию наместника. Достаточно его  потомкам по велению Всевышнего забыть эти имена, чтобы превратиться в глину, из которой Он будет лепить новых людей.

Это не абстрактная теология, а то, что действует в нашей исторической жизни, когда забвение языка (пока лишь конкретного национального) гасит коллективный субъект в виде народа (пока еще не все человечество) а человеческий материал, остающийся после этого «минизатмения» переходит в другую систему имен  и становится частью другого коллективного субъекта.

Как-то в  разговоре с одним башкирским националистом он выразил мне свое недоумение: «Удивительно, что наши националисты, бесспорные патриоты башкирского народа,  в обыденной жизни почти не пользуются родным языком, хотя прекрасно его знают. Да что говорить, сам я ловлю себя на том, что дома с семьей говорю по-русски!» Я ответил примерно следующее. Националист - это тот, кто любит свой народ, кто желал бы видеть его сильным, динамичным,  стоящим  в центре актуальных проблем. Не маргинальным, не застойным, не архаичным. Если  вы, башкирские националисты, непроизвольно выбираете в обиходе русский язык, это означает, что ваш родной вас бессознательно чем-то раздражает. А именно, он ассоциируется на уровне подкорки с тем, от чего вы хотели бы избавить башкир: с коррупцией, чинопочитанием,  клановостью,  конформизмом и т.п.

Т.е. с одной стороны, вам, башкирам, навязали такой ассоциативный ряд в связи с башкирским языком, с другой же стороны, именно те силы в башкирской нации, которые связаны с этим ненавистным для патриотов негативом, реально узурпировали башкирский язык как знамя своей среды. (Скажем, коррупционное этнократическое чиновничество…) Собеседник мой был шокирован. Но не моим суждением,  которое могло бы его задеть, а тем, что он сам этого не увидел. Ведь во многом выбор языка, начиная от склонности учить тот или иной иностранный, и кончая такой крайностью, как отказ от родного, определяется политической мотивацией. Политической в высшем смысле слова.

Человеческий язык имеет две ипостаси, которые во многом полярны, может быть даже враждебны друг другу. Одна ипостась – это «адамическая». В этой ипостаси язык является собственностью единственного, т.е. одинокой личности посреди окружающего его космоса. В таком аспекте язык представляет собой систему имен, благодаря которой вселенная приобретает строй и значение, организуясь вокруг свидетеля в центре. Мир, возникнув через имена, становится наполненным Словом перед лицом наместника. Вспомним лермонтовское «Выхожу один я на дорогу…»

Но есть другая ипостась – коммуникативность. В этой ипостаси язык есть средство общения между людьми в рамках уже построенной благодаря системе имен среды. И вот, если в первой ипостаси язык является зеркалом  свидетельствующего сознания, которое находится в центре изолированного «Я» (убери язык, и тут же гаснет само это сознание!) то во второй ипостаси коммуникативное средство есть зеркало коллектива, который на нем общается,  племени, этноса, народа… Точнее, язык – это зеркало власти как выражения бытия на человеческом уровне. Власть в коллективе есть антитеза и негатив по отношению к сознанию в изолированном существе. Так сказать, зеркальный аналог. Власть проявляется через язык, что достаточно верно отметили структуралисты и постмодернисты.

Но если конкретизировать дальше, в языке как средстве общения зеркально проявляется не вообще власть как таковая, а ее легитимность, характер этой легитимности, ее истоки. Что далеко ходить: каждый знает, какую революцию произвел Петр Первый в русском языке с началом своих реформ. Язык, используемый в «ассамблеях» того времени,  был бы совершенно непонятен людям за поколение до того, и перестал быть понятным после Пушкина, создавшего новую легитимность русской власти, уже не зависящей так явно от голландского масонства.

А турецкий язык?! Деды не понимают внуков и наоборот. Ататюрк перекроил средства общенациональной коммуникации под новую «республиканскую» легитимность. А сегодняшняя «неоосманская» власть потихоньку пытается вернуть турецкий язык к прежним традиционным нормам. В итоге, слушая турецкое телевидение,  сразу понимаешь, на какой политической платформе стоит руководство данного канала: за Эрдогана или за республиканцев.

Национальные языки народов СССР также могут дать масштабный материал для иллюстрации этого тезиса. В советское время они были подвергнуты долгому и мучительному процессу делегитимации. Конечно, и в русском языке образовался мощный пласт советского новояза. Прежде всего выразившийся в обилии сокращений, бесчисленный «колхозов», «месткомов», и «ГОЭЛРО». Кстати, в этом выразилось вторжение носителей немецкого языка (или, что то же самое,  идиш) в пространство российской политической легитимности.  Но возврат к системе российского классического образования, осуществленный Сталиным, принятие культурной матрицы, основанной на классической русской литературе, как инструмента моделирования советского человека – все это сохранило историко-лингвистическую преемственность в рамках ХХ века гораздо лучше, чем она сохранялась, например, в веке XVIII.

Что касается национальных языков, причем в первую очередь языков мусульманских народов, они были в первую очередь лишены традиционного алфавита, пропущены через латинизацию, а потом выведены на кириллицу, что сразу привело к глубочайшей маргинализации этих средств общения, как в психологическом восприятии их носителей, так и с точки зрения их роли  в международном культурном поле. Продвижение советского новояза в словарный состав этих языков, «чистка» лексики от тысячелетних арабо-персидских заимствований (параллельно тому, как это шло в Турции Ататюрка, которая все-таки оставалась суверенной) – все это привело к кризису лингвистической идентификации и возникновению комплекса малоценности у всех носителей  этих языков. Соответственно перед каждым носителем вставал выбор: либо маргинализоваться самому в качестве вызова,  стать в лучшем случае «национал-интеллигентом»  (с перспективой оказаться на зоне), либо делать мегаполисную карьеру в формате новой исторической общности советского русскоязычного человека. Важнейшим моментом в разрушении языка конечно же является то, что делегитимация власти в его зеркале ведет к делегитимации народа как его носителя. И здесь не поможет никакая демагогия. Объективно насильственное разложение казахского, татарского, азербайджанского языков вело к тому, что казахи, татары, азербайджанцы и пр. становились нелегитимны в качестве общностей. Фактически это означало, что они превращались во временно терпимые незаконные образования, моральное дистанцирование от которых было для многих представителей этих народов практически неизбежным политическим императивом.

Кстати, не лишне обратить внимание, что погром языков коснулся исключительно мусульман. Грузины и армяне сохранили свои алфавиты, прибалты – свою латиницу. (Хотя вопрос об их «кириллизации» также поднимался, решения он не получил.)

В постсоветский период последствия маргинализации национальных языков продолжают негативно действовать и в условиях новых суверенных государств. Более того, именно с обретением формальной независимости, со всей определенностью обнаружился результат этой советской делегитимации целых народов. На примере Центральной Азии видно, что состояние языка есть в действительности   политическая судьба народа.

Чем больше формальных галочных мероприятий по поднятию статуса национального языка проводят республиканские администрации, тем неубедительнее результат в массовом восприятии титульных носителей. Для того, чтобы вернуть языку легитимность, сделать его объектом взаимного познания наций в интернационале поствавилонской эры, необходимы революционные действия искупительного характера. Язык в сознании его титульных носителей должен ассоциироваться с центральной динамичной восходящей позицией, он должен быть языком силы, к которой бросаются приобщиться.  До середины XIX века только любителям немецкой философии приходилов голову изучать немецкий язык, а к середине ХХ века полмира, не говоря уже о Европе, яростно учили немецкий. В двадцатые годы Маяковский мечтал о том, чтобы негры выучили русский язык, а через поколение  после этого вся Африка действительно говорила по-русски!

Несколько столетий назад весь мир от Китая и Индии до  Адриатики говорил по-тюркски. Первое, что нужно сделать для восстановления легитимности языка – вернуть ему традиционный алфавит, уничтоженный в двадцатые годы. Кризис советскости вырастил вокруг нас толпы гнилых либералов, которые ходят и ноют о латинице, мечтая приобщить языки Бату-хана и Хромого Тимура к прелестям цивилизации супермаркетов и дискотек. Но надо понять следующее: алфавит – это валюта. Есть большая разница, вы ли печатаете ваши деньги, или все, что у вас есть за душой, вы размещаете в деньгах, напечатанных где-то. Никогда не подняться тому, кто инвестировал свой смысловой ресурс в чужую знаковую систему. Вот почему в условиях модернизации восходящими светилами являются хранители традиционных алфавитов Китай, Корея, Япония, Индия, Иран. Никогда в это собрание не войдут по-настоящему Индонезия и Малайзия, пока не вернут арабский алфавит. Никогда не встанет на ноги  Большой Туркестан, пока не сделает того же самого. С арабского алфавита начинается суверенная легитимность любого языка мусульманского ареала. С легитимности языка начинается легитимность и самоуважение тех, кто на нем говорит.